Дмитрий Мережковский. Поэзия: стихотворения и поэмы
Ворон
ВОРОН
Поэма Эдгара Поэ
Погруженный в скорбь немую и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте я над книгой одного
Из забытых миром знаний, книгой, полной обаяний, —
Стук донесся, стук нежданный в двери дома моего:
«Это путник постучался в двери дома моего
Только путник — больше ничего».
В декабре — я помню — было это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли разгорались иногда.
Груды книг не утоляли ни на миг моей печали —
Об утраченной Леноре, той, чье имя навсегда —
В сонме ангелов — Ленора, той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось — без следа.
От дыханья ночи бурной занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою, всё еще твердил порою:
«Это гость стучится робко в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится в двери дома моего,
Только гость — и больше ничего!»
И когда преодолело сердце страх, я молвил смело:
«Вы простите мне, обидеть не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно: слишком тихо, осторожно, —
Слишком тихо вы стучались в двери дома моего...»
И открыл тогда я настежь двери дома моего —
Мрак ночной, — и больше ничего.
Всё, что дух мой волновало, всё, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака — из таинственного мрака...
Вдруг «Ленора!» — прозвучало близ жилища моего...
Сам шепнул я это имя, и проснулось от него
Только эхо — больше ничего.
Но душа моя горела, притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче; я подумал: «Ничего,
Это стук в окне случайный, никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье трепет сердца моего.
Это ветер, — больше ничего».
Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает; я привета от него
Не дождался. Но отважно, — как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери, к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него,
Тихо сел — и больше ничего.
Как ни грустно, как ни больно, — улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний, Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон: «Никогда».
Говорит так ясно птица, не могу я надивиться,
Но казалось, что надежда ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады, в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями; от несчастья никуда, —
Тот, кто Ворона увидел, — не спасется никуда,
Ворона, чье имя: «Никогда».
Говорил он это слово так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу изливал; и вот, когда,
Недвижим, на изваянье он сидел в немом молчанье,
Я шепнул: «Как счастье, дружба улетели навсегда,
Улетит и эта птица завтра утром навсегда».
И ответил Ворон: «Никогда».
И сказал я, вздрогнув снова: «Верно, молвить это слово
Научил его хозяин в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком, и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой, в эти долгие года
Для него был стон единый в эти грустные года —
Никогда, — уж больше никогда!»
Так я думал и невольно улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился в бархат кресел и забылся.
«Страшный Ворон, мой ужасный гость, — подумал я тогда, —
Страшный древний Ворон, горе возвещающий всегда,
Что же значит крик твой: "Никогда"?»
Угадать стараюсь тщетно; смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце заронил он навсегда.
И в раздумье над загадкой, я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел, как в счастливые года,
Ей уж не склоняться — никогда!
И казалось мне: струило дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы, шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье: «Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье, пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре стерлась память — навсегда!..»
И сказал мне Ворон: «Никогда».
«Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной, безнадежной, бесконечной, —
Будет ли, молю, скажи мне, будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, — сердцу отдых навсегда?»
И ответил Ворон: «Никогда».
«Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом, Богом, отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальной, обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры, той, чье имя навсегда
В сонме ангелов — Ленора, лучезарной навсегда?»
И ответил Ворон: «Никогда».
«Прочь! — воскликнул я, вставая, — демон ты иль птица злая.
Прочь! — вернись в пределы Ночи, чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ я исторгну навсегда!»
И ответил Ворон: «Никогда».
И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью, черный Ворон,
С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда.
У него такие очи, как у злого Духа Ночи,
Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, —
Не воспрянет дух мой — никогда!
1890
СВ. 1890. № 11, с датой: «Июнь 1890 г.» -- ПСС-II, т. 23. Перевод знаменитого ст-ния «The Raven» (1845) американского поэта, новеллиста и критика Эдгара По (1809—1849), с творчеством которого, судя по письму к С. Я. Надсону от 27 января 1884 г., Мережковский «начал знакомиться» еще в студенческие годы (см.: Мережковский Д. С. Письма к С. Я. Надсону // Новое литературное обозрение. 1994. № 8. С. 189). Через несколько лет Мережковский вернулся к По и перевел его фантастическую новеллу «Лигейя» (Труд. 1893. № 11). Об отрицательном отзыве на перевод в рецензии Н. Чубарова см. в преамбуле к сборнику, с. 808. Об этом переводе К. Бальмонт (чей «Ворон» позже занял известное место среди переводов) писал: «Из стихотворных переводов, мне известных, укажу <...> на три перевода "Ворона": С. А. Андриевского <...>, Л. Е. Оболенского <...> и Д. С. Мережковского <...>. Перевод Мережковского гораздо лучше двух первых, хотя в нем не воспроизведены повторные рифмы, тем не менее ритм подлинника удержан, и читатель получает художественное впечатление» (Бальмонт К. Предисловие // Э. По. Баллады и фантазии. М., 1895. С. XIII). В 1910-х гг., оценивая значение Мережковского в создании «новой поэзии», Брюсов не последнее место отводил его «прекрасным переводам Эдгара По» (Предисловие к французской «Антологии русских поэтов» // ЛН. Т. 85. М., 1976. С. 202). В раннем же наброске «Русская поэзия 1895 г.» он оценил перевод Мережковского «местами выше перевода бальмонтовского» (Цит. по: ЛН. Т. 98, кн. 1. М., 1991. С. 747). Более критически он отозвался о нем в предисловии к собственному переводу «Ворона», указав, что предшественники (Бальмонт, Мережковский и др.), несмотря на «верное» воссоздание «общего характера поэмы и производимое ею впечатление», «значительно уклоняются от подлинника», так как их переводы содержат «выражения и целые стихи, не имеющие никакого соответствия в поэме Эдгара По» (Биржевые ведомости. 1915. 1 июня, утр. вып.). Однако в ранний период жизни и творчества, как отметил исследователь Брюсова, перевод Мережковского был им «пережит как событие», к его оценке «он неоднократно возвращался в неопубликованных письмах и заметках 1894—1895 гг.» Сопоставление этого перевода с переводом Бальмонта и подлинником «несомненно подтолкнуло Брюсова к попытке создания своей версии "Ворона"» (примеч. С. И. Гиндина в кн.: Зарубежная поэзия в переводах Валерия Брюсова. М., 1994. С. 865). Кроме ряда семантических неточностей, настоящий перевод характеризуется упрощением стилистики подлинника. Так, в строфе 8 выражение: «улыбнулся я невольно» является переводом выражения: «Эта птица эбенового цвета скрасила мою печальную фантазию, превратив ее в улыбку серьезным и суровым выражением своего лица»; ср. здесь же ст.: «Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда» с дословным переводом соответствующего места подлинника: «Каково твое благородное имя на берегу ночи Плутона». В строфе 11 ст.: «Вместо песни лебединой в эти долгие года, / Для него был стон единый» — соответствует следующий фрагмент подлинника: «До тех пор, пока печальные песни его Надежды не сменились этим меланхолическим припевом». В строфе 12 словом «забылся» переведено выражение «стал нанизывать фантазию на фантазию». В строфе 13 выражение «бархат, лампой озаренный» не покрывает образ подлинника: «бархатная подушка, на которой злорадствовал (торжествовал) свет лампы» и т. д. Несмотря на перечисленные вольности, перевод точно передает настроение поэмы — ощущение зыбкого полусна-полуяви и навязчивого сновидческого кошмара.