Помпея (Беспечный жил народ в счастливом городке...)

                           ПОМПЕЯ


                                  I


Беспечный жил народ в счастливом городке: 
Любил он красоту и дольней жизни сладость; 
Была в его душе младенческая радость. 
Венчанный гроздьями и с чашею в руке, 
Смеялся медный фавн, и украшали стену 
То хороводы муз, то пляшущий кентавр. 
В те дни умели жить и жизни знали цену: 
Пенатов бронзовых скрывал поникший лавр. 
В уютных домиках всё радовало чувство. 
Начертан был рукой художника узор 
Домашней утвари и кухонных амфор; 
У древних даже в том — великое искусство, 
Как столик мраморный поддерживает Гриф 
Когтистой лапою, свой острый клюв склонив. 
Их бани вознеслись, как царские чертоги, 
Во храмах мирные, смеющиеся боги 
Взирают на толпу, и приглашает всех 
К беспечной радости их благодатный смех. 
Здесь даже в смерти нет ни страха, ни печали: 
Под кипарисами могильный барельеф 
Изображает нимф и хоры сельских дев, 
И радость буйную священных вакханалий. 
И надо всем — твоя приветная краса, 
Воздушно-голубой залив Партенопеи! 
И дым Везувия над кровлями Помпеи, 
Не страшный никому, восходит в небеса, 
Подобный облаку, и розовый, и нежный, 
Блистая на заре улыбкой безмятежной.  


                                  II  


Но смерть и к ним пришла: под огненным дождем, 
На город падавшим, под грозной тучей пепла 
Толпа от ужаса безумного ослепла: 
Отрады человек не находил ни в чем. 
Теряя с жизнью всё, в своих богов на веря, 
Он молча умирал, беспомощнее зверя. 
Подножья идолов он с воплем обнимал, 
Но Олимпийский бог, блаженный и прекрасный, 
Облитый заревом, с улыбкой безучастной 
На мраморном лице, моленьям не внимал. 
И гибло жалкое, беспомощное племя: 
Торжествовала смерть, остановилось время, 
Умолк последний крик... И лишь один горит 
Везувий в черной мгле, как факел Евменид.  


                                  III  


Над городом века неслышно протекли, 
И царства рушились; но пеплом сохраненный, 
Доныне он лежит, как труп непогребенный, 
Среди безрадостной и выжженной земли. 
Кругом — последнего мгновенья ужас вечный, — 
В низверженных богах с улыбкой их беспечной, 
В остатках от одежд, от хлеба и плодов, 
В безмолвных комнатах и опустелых лавках 
И даже в ларчике с флаконом для духов, 
В коробочке румян, в запястьях и булавках; 
Как будто бы вчера прорыт глубокий след 
Тяжелым колесом повозок нагруженных, 
Как будто мрамор бань был только что согрет 
Прикосновеньем тел, елеем умащенных. 
Воздушнее мечты — картины на стене: 
Тритон на водяном чешуйчатом коне, 
И в ризах веющих божественные Музы; 
Здесь всё кругом полно могильной красоты, 
Не мертвой, не живой, но вечной, как Медузы 
Окаменелые от ужаса черты... 
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

А в голубых волнах белеют паруса, 
И дым Везувия, красою безмятежной 
Блистая на заре, восходит в небеса 
Подобный облаку, и розовый, и нежный.  


1891