Франциск Ассизский

        ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ


                   Легенда


              ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                         I

Это было в Средние века.  
На высотах Умбрии лесистой,  
Где смолою пахнет воздух чистый,  
И в затишье сонном городка  
Только ласточки поют в карнизе  
Вековых бойниц, поросших мхом, — 
Бернадоне Пьетро жил в Ассизи.  
Торговал он шелком и сукном.  
У него был сын. Веселый, нежный,  
В темной лавке старого купца  
Мальчик рос, мечтательный, небрежный  
К деньгам, счетам строгого отца.  
Он не мог понять его заботы  
О товарах, ценах и в тоске  
Всё следил, как Пьетро сводит счеты  
С важным видом мелом на доске.  
Скучно! Он глядит из-за прилавка, 
Улыбаясь, в глубину небес...  
Поскорей бы за город и в лес,  
На поля, где зеленеет травка!..  
Иногда про сына своего  
Думал Пьетро, хитрый, скопидомный:  
«Мой Франческо — мальчик добрый, скромный,  
Но купца не выйдет из него: 
Слишком нежен, слишком ручки белы.  
Всё б ему наряды и духи,  
Всё б ему романы да новеллы  
И стихи, проклятые стихи! 
Ох, уж эти мне поэты — манят 
Грезы славы. Признавался сам, 
Что однажды, глупой рифмой занят, 
Он едва не продал господам 
Из Кремоны мне в убыток полку 
Лучших свитков голубого шелку. 
Надо меры строгие принять!» 
И на сына Пьетро негодует. 
А меж тем его, как прежде, мать, 
Потихоньку от отца, балует. 
Мальчик вырос; деньгам не узнал 
Он цены: чтоб только видеть вечно 
Радостные лица, он бросал 
Золото пригоршнями беспечно. 
Он любил веселье, жизнь, людей 
И родную зелень сосен, воду, 
Пиршеств шумную свободу. 
За столом, когда в кругу гостей 
Он смеялся и шутил, бывало — 
В шутках что-то детское звучало 
И такое милое, что всех 
Побеждал невольно этот смех.  


                         II  


По лугам росистым, полным мира,  
Шли друзья однажды утром с пира.  
Вдруг они Франциска у Креста  
В брошенной часовне увидали,  
Бледного, поникшего в печали.  
Он у ног распятого Христа  
Горько плакал. В праздничной одежде  
В дни веселья, роскоши и нег  
Никогда таким он не был прежде:  
Перед ними — новый человек.  
«Что с тобой, о чем ты плачешь?» — 
«Братья,  Плачу я о Господе моем!..  
Бедный!.. Посмотрите на Распятье,  
Он страдает!.. Слез моих о Нем  
Не стыжусь пред целым миром, всюду  
О Христе я громко плакать буду!..» 
И, обняв подножие Креста,  
Он припал к нему еще любовней:  
В это утро, в брошенной часовне  
Понял он страдания Христа. 


                         III  


Собиралось в лавке у Франциска 
Много знатных рыцарей и дам. 
Шляпу сняв, он кланялся им низко: 
«Есть обновки, заходите к нам!» 
И встречал их ласково у двери. 
Подражая ловкому купцу, 
Он развертывал куски материй, 
Говорил: «Вот это вам к лицу!» 
Своему усердью сам не верил, 
Думал об итогах барыша, 
Торговался, ткань аршином мерил, 
И волною мягкою шурша, 
Падал желтый шелк под блеском солнца. 
Дамы деньги вынули. В луче 
Заиграло золото червонца. 
У одной был сокол на плече. 
Пахло тонкими духами. Метки 
Их остроты, легок разговор; 
И ласкаются у ног сеньор 
С острой мордой белые левретки. 
Но Франциск на улицу взглянул: 
Там, под знойным солнцем, у порога 
Робко нищий руку протянул 
И сказал: «Подайте, ради Бога!» — 
«Бог подаст», — рукой он сделал знак. 
Но как только отошел бедняк, 
Сердце сжалось от стыда и боли. 
«Что я сделал!» — бледный, он умолк, 
И не в силах притворятся доле, 
Он за полцены им отдал шелк. 
И потом он днем и ночью видел 
Бедняка молящий, кроткий взор 
И скорбел, и золото с тех пор 
Он еще сильней возненавидел.  


                         IV  


Для отца он сделать всё готов: 
Взял из лавки сукон разноцветных 
И товар навьючил на ослов. 
Мимо бедных сел, долин приветных, 
Сосен, виноградников и скал 
Он ослов на ярмарку погнал. 
Смотрит важно, говорит он с весом, 
На базар торопится купец 
И тюки, как опытный делец, 
Разложил на рынке под навесом. 
Он в делах выказывает жар, 
Сердится и спорит. Весь товар 
Продан выгодно. Но от заботы 
Он всю ночь в гостинице не спал. 
В голове — итоги, цифры, счеты... 
Утром возвращается домой; 
Он ушел бы в лес дышать прохладой 
И смотреть, как блещет мох росой. 
Но в лесу ограбить могут: надо 
Торопиться, — в страхе и тоске 
Щупает он деньги в кошельке... 
Он бы лег в траву под эти клены, 
Чтоб над ним был листьев свод зеленый, 
Только страшно деньги потерять, 
И едва лишь вспомнил их — опять 
Всё померкло...  
                          Нищие толпою 
За вожатаем идут. У них 
Лица неподвижны, словно тьмою 
Взор подернут. Он узнал слепых 
И смутился, и скорбел душою, — 
Совести почувствовал упрек: 
«Нет ли медных денег?» В кошелек 
Руку опустил, червонец вынул, 
Думал спрятать вновь — и нищим кинул. 
Вот второй и третий, и дождем 
Сыплются монеты золотые. 
Он кидает с радостным лицом. 
Спор и драку подняли слепые. 
Отдал всё Франциск, и у него 
Вместе с деньгами с души усталой 
Словно бремя тяжкое спадало, 
И в улыбке доброй — торжество. 
Едет дальше: каждая былинка, 
Небо, птицы, резвый мотылек, 
И смолы янтарная слезинка 
На сосне, и трепетный цветок — 
Полны радости великой, снова 
Встретили Франциска, как родного. 
Он с доверьем смотрит в небеса, 
Господу поет хвалу простую. 
И долины, горы и леса 
Повторяют песнь его святую.  


                         V


«Где червонцы? Где мои товары?.. 
Нищим роздал, нищим сто монет!.. 
Так не сын же ты мне больше, нет!  
Будь ты проклят!..» Бернадоне старый  
Палку в ярости схватил: «Ты вор,  
Изверг, роду нашему позор!»  
Истощив угрозы и упреки,  
Подал в суд отец его жестокий.  
Но Франциск, когда его зовут  
К городским старейшинам на суд,  
Отвечает, кроткий и спокойный:  
«Я пред Богом — грешник недостойный...  
Вы простите мне, но признаю  
Одного я в мире Судию.  
Над людьми поставлен Он от века,  
И во всем я дам Ему ответ: 
Человек не судит человека,  
Между мной и Богом судей нет!» 


                         VI  


И его к епископу призвали. 
Долго с жаром говорил отец 
И не мог утешиться в печали 
О своих червонцах. Наконец 
Он умолк; тогда Франциск смиренный, 
Перстень сняв, пред стариком кладет: 
«Это матери подарок. Вот — 
Долг мой отдан: камень драгоценный 
Стоит больше денег, взятых мной!» 
Так Франциск, исполненный надежды, 
Обручился с бедностью святой: 
Снял с себя он обувь и одежды, 
Положил на землю пред отцом 
И воскликнул с радостным лицом: 
«Всё земное, всё, что я имею, — 
Даже ризу прежнюю мою 
Я отцу земному отдаю. 
Больше здесь ничем я не владею! 
Одного хочу любить Христа, 
Одному хочу служить я Богу: 
Я избрал тернистую дорогу, — 
И теперь душа моя чиста, 
И мечты мои свободней ветра! 
Я могу воскликнуть наконец: 
Не отец мой — Бернадоне Пьетро, 
А Господь — Небесный мой Отец! 
Будьте же свидетелями, братья, 
Я хочу быть бедным, и таким, 
Как родился — слабым и нагим, 
Кинуться Спасителю в объятья!»  


                        VII  


У него ни палки, ни мешка. 
Опоясанный веревкой, нищий, 
Он в одежде грубой мужика 
Просит именем Христовым пищи 
По глухим селеньям, городам, 
По большим дорогам и полям 
Ходит, проповедуя народу: 
«Вы найдете в бедности свободу: 
Прежде ваших просьб Создатель сам 
Знает, братья, всё, что нужно вам. 
Для чего ж печетесь вы без меры 
Об едином хлебе, маловеры? 
Вы не лучше ль лилий полевых? 
А меж тем не ткут они, не сеют, 
Но цари одеться не умеют, 
Как одета каждая из них. 
В Божьем мире — людям места много. 
Что ж вы спорите — "мое", "твое"? 
Не тому учил Спаситель: всё, 
Что прекрасно, нам дано от Бога. 
Не одна ли общая земля, 
Как один небесный свод над нами? 
Для чего ж вы делите межами 
Господа цветущие поля? 
Кто же в тени путнику откажет, 
На чужую ниву не прикажет 
Падать росам, кто про золотой 
Солнца луч дерзнет сказать: "он мой"? 
У тебя Создатель твой на лозах 
Наливные гроздья позлатил, 
У тебя Он в благодатных грозах 
Твой поникший колос напоил, 
Он скорбит о бедном и богатом, 
Воздает за зло тебе добром, 
Отчего ж и ты не хочешь с братом 
Поделиться хлебом и вином? 
О, помиримся, окончим битву, 
Пусть навеки общим будет всё, 
И сольем сердца в одну молитву: 
"Да приидет царствие Твое!"» 


                        VIII 


Жил Сильвестр в горах, на дикой круче, 
Словно зверь, в расщелине скалы. 
Вкруг него ходили только тучи, 
Да летали с клекотом орлы. 
На полу пергаментные книги, 
Бич железный, цепи и вериги. 
Вдоль стены уступ гранитных скал 
По ночам подушку заменял. 
Не согнувшись, встать нельзя, так низко 
В тесной келье... В бездне, глубоко, 
Лишь поток гремит, — и далеко 
Всё земное, только небо близко.  


                        IX  


И Франциск мечтает: «Не уйти ли 
От людей, от шумных городов, 
От тревоги, суеты и пыли 
В свежесть и безмолвие лесов? 
Там, в горах, где не было доныне 
И следа людского, — в тишине 
Жить и умереть наедине 
С Господом лицом к лицу в пустыне». 
Говорил Сильвестр Франциску: «Плоть, 
Плоть проклятую смири цепями 
И бичом железным, и постами, 
Чтоб простил грехи твои Господь. 
У тебя, мой сын, в уме лишь радость, 
Песенки веселенькие, смех?.. 
Словно пчелки на цветы — на грех 
Мы летим и пьем мирскую сладость!.. 
Смехом люди бесов лишь зовут. 
И, внимая радостному кличу, 
Дьяволы на грешника бегут, 
Как борзые в поле на добычу... 
А потом, когда умрет он — в ад 
Крючьями да вилами влачат 
Господом отринутую душу, 
И коптят, и жарят над огнем, 
Как на святках мы свиную тушу 
На железном вертеле печем: 
Вельзевул углей обложит грудой, 
Уксусом и желчью обольет, 
И на стол он лакомое блюдо 
Самодержцу ада подает. 
Люцифер на троне лучезарен 
За роскошной трапезой сидит 
И, отведав грешника, кричит 
Повару сердито: «Недожарен!» 
Бесы вновь в огонь его влекут 
И, крутя на вертеле, пекут. 
Прежде радость ты любил земную, 
Прежде песни пел ты на пирах, 
Подожди ж — у дьявола в когтях 
Запоешь ты песенку другую!» 
И умолк отшельник. Замирал 
На устах его зловещий хохот, 
В тишине пустыни отвечал 
Лишь потока дальний вечный грохот...  


                         X  


От него Франциск в раздумье шел:  
Он жалел монаха всей душою.  
Темный свежий бор и ясный дол  
Манят к счастью, миру и покою.  
Понимал он всё, о чем в листве  
Радостные птицы щебетали,  
Понимал, о чем в сырой траве  
Мошки в солнечном луче жужжали,  
Всё, что ключ шептал на ложе мха;  
Сердце чисто, дух его свободен,  
Нет! не верит он во власть греха,  
В смерть, и в ад, и в вечный гнев Господень.  
Ликованья больше в Небесах  
Об едином грешнике спасенном,  
Чем о многих праведных мужах. 
Только в сердце, злобой омраченном —  
Скорбь и ужас, только лица злых  
Полны грустных дум в молчанье строгом,  
А в душе у добрых и простых — 
Радость бесконечная пред Богом!  


                        XI  


Папа Иннокентий утвердил  
Орден нищих братьев. Мало верил  
Он во всё, чему Франциск учил.  
Но умом расчетливым измерил  
Выгоду возможную для пап:  
«Пусть, — он думал, — мысль невыполнима,  
Жить нельзя без денег, но для Рима  
Во Франциске будет верный раб!..» 
Проповедовать по всей вселенной  
Миноритам папа разрешил.  
Десять лет с тех пор Франциск, смиренный,  
Нищий, по Италии ходил.  
И когда родные Апеннины  
Скрылись за далекий горизонт,  
Обошел Испанию, Пьемонт,  
Францию, Савойские долины.  
Тот, кто видел раз его, не мог  
Позабыть: идут к нему крестьяне,  
Женщины, сеньоры, горожане  
И разбойники с больших дорог.  
Все они в одно сливались братство  
И в одну великую семью,  
Покидали родину свою,  
Дом, детей и славу, и богатство.  


                        XII  


Было раз великое собранье 
Нищих братьев. Сотнями пришли 
Воины Христа на совещанье, 
Босоногие, со всей земли. 
В Умбрии, в благословенном крае, 
Собрались толпы учеников 
На равнине у Сполето, в мае, 
Меж зеленых сосен и цветов. 
Там, в полях, не гнезда птиц небесных, 
Это — кельи иноков святых, 
Это — кущи из ветвей древесных 
И зеленых листьев молодых. 
Всё кругом объято тишиною, — 
Только гул божественных псалмов 
Издали сливается порою 
С пеньем птиц и шелестом дубров. 
Там, под кровлей из ветвей душистых, 
Пахнет влажной зеленью в тени, 
Там в молитвах и беседах чистых 
Протекают сладостные дни. 
Ни о чем не споря, не жалея, 
На земле свободны лишь они — 
Меж царей и меж рабов — одни, 
Ничего земного не имея. 
И в волненье весь окрестный край, 
К ним народ собрался отовсюду, 
Хвалят Бога и дивятся чуду, 
Говорят: «Сошел на землю рай». 
Там, в полях, за трапезой в смиренье 
Гордые бароны и князья 
Служат нищим. Люди на мгновенье 
Во Христе — единая семья. 
В небе солнце греет и сияет, — 
На земле Блаженный, прост и тих, 
Ходит, смотрит на детей своих, 
Любит всех и всех благословляет.  



              ЧАСТЬ ВТОРАЯ 


                        I  


Он скорбел и думал: «Льется кровь 
Вот уж третий век за гроб Господень. 
Брат на брата восстает, любовь 
Угасает, и раздор бесплоден. 
Неужель не кончится вовек 
Брань народов, стоны жертв и крики, 
Не поймет безумный человек, 
Что война — пред Богом грех великий?..»
Он садится на корабль, спешит 
В лагерь крестоносцев, к Дамиетте, 
И мечтает, сердцем прост, как дети, 
Что людей словами убедит 
Кончить брань. А в лагере солдаты 
И вожди веселием объяты: 
Оттого у добрых христиан — 
Праздник, что вчера, во славу Бога 
И Святой Пречистой Девы, — много 
Перебили пленных мусульман. 
Со словами мира и молитвой 
Он идет к неверным в грозный стан. 
Меж двумя войсками перед битвой 
По дороге встретился отряд 
Сарацин, и в плен святой был взят. 
За шпиона приняли, схватили, 
Безоружного, связав, избили, 
К полководцу привели в шатер. 
Пред вождем, доверчивый, спокойный, 
Он, подняв свой детски ясный взор, 
Говорил, что надо кончить войны, 
Что у всех народов Бог один. 
Этой речью, доброй и простою, 
Тронут был суровый Меледин. 
Он поник в раздумье головою 
И сказал: «Кто б ни был ты, монах, —  
Я тебя обидеть не позволю:  
Мудрость Господа — в твоих речах.  
С миром отпущу тебя на волю!  
Всё, что хочешь, у меня возьми...  
Ты гяур иль нет, но меж людьми  
Больше всех ты истинного Бога  
Сердцем чтишь!» Франциск не уходил.  
Он владыку робко вопросил,  
И мольба во взоре и тревога:  
«Кончит ли султан войну?» В ответ  
Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет».  
Но в подарок, пожалев о госте,  
Предложил он из казны своей  
Много золота, слоновой кости  
И парчи, и дорогих камней.  
На сокровища не бросив взгляда,  
Нищий отвернулся и молчал,  
Головой лишь грустно покачал  
И шепнул: «Мне ничего не надо».  
Но готовы слезы из очей  
Хлынуть, губы у него дрожали, 
Как порой у маленьких детей  
От обиды жгучей и печали...  
Он в последний раз с мольбой взглянул  
И тихонько вышел от султана...  
Трубный звук и топот, гром и гул,  
Уж готовы к битве оба стана.  
«Бог и Магомет Его пророк!» — 
Мусульмане с верой восклицали, 
И с такой же верой: «С нами Бог!» —  
Паладины грозно отвечали.  
В жизни первый раз он одинок 
Меж людьми. И, скорбный и безмолвный,  
Он уходит на морской песок,  
Где шумят в пустыне только волны.  
Пал на землю, волю дав слезам,  
Поднял взор к далеким небесам:  
«Господи, они не понимают!» —  
Шепчет, жгучей жалостью объят;  
Но ему лишь волны отвечают, 
Только волны синие шумят...  


                        II  


Возвратясь из Африки далекой 
К берегам Италии родной, 
Шел Франциск в печали одинокой 
Меж скалами горною тропой. 
Там, в лазури утренней сияя, 
Ярче снега, — посреди камней 
Обнаженных, ворковала стая 
Белокрылых нежных голубей. 
И сказал он, подойдя к подножью 
Этих гор, раздумием объят: 
«Если люди слушать не хотят, 
Пусть же внемлют птицы слову Божью!» 
И меж них он радостный стоял: 
Всех животных в простоте сердечной, 
Как детей одной природы вечной, 
Братьями и сестрами он звал. 
«Сестры-птицы, мир да будет с вами!» — 
Так он начал проповедь, и вдруг 
Всё затихло. На земле рядами, 
Слушая, сидят они вокруг. 
«Сестры птицы, громкими хвалами 
Вы должны с любовью без конца 
Каждый день благодарить Творца, — 
Потому что радостно живете, 
Не сбирая с житницы плодов, 
Вы в полях не сеете, не жнете, 
А Господь под зеленью дубров 
Вас укрыл, заботится о пище, 
Он вам дал прекраснейший удел — 
Светлый чистый воздух как жилище, 
Перьями, как ризою, одел! 
Вот за что весь день, лишь луч денницы 
Заблестит сквозь утреннюю мглу — 
И до звезд вечерних, — пойте, птицы, 
Пойте Богу вечную хвалу!» 
Он умолк, — и голуби ликуют 
И, к нему головки протянув, 
Крыльями трепещут и воркуют, 
Смотрят в очи, открывая клюв. 
И один в лазури необъятной 
С этой стаей белых голубей 
Он меж ними ходит, благодатный, 
Как отец — среди своих детей. 
Ризою касается смиренной 
Их головок ласковых. Потом, 
Отпуская Божьих птиц, Блаженный 
Осенил с любовью их крестом. 
И взвилась ликующая стая, 
И следил он с радостным лицом 
Долго, долго, как она, блистая, 
Словно белый снег, под солнцем тая, 
Исчезала в небе голубом.  


                        III


Так Франциск ни от кого на свете 
С гордостью не отвращал лица: 
Божьи твари — все равны, как дети 
Одного Небесного Отца. 
И они к нему приходят сами, 
К людям позабыв вражду свою. 
Сердцем чист, он в дружбе со зверями 
Жил, как первый человек в раю.  


                        IV  


Раз в пещере в зимний холод, поздно 
Ночью с молодым учеником, 
В Риво-Торто, над стремниной грозной 
Он сидел за тлеющим огнем. 
Всё мертво. Над пеленою снежной 
Только звезды бледные дрожат. 
Отрока спросил учитель нежный: 
«Отчего ты грустен, милый брат?» — 
«О прости мне, отче! я горюю 
О семье. Я вспомнил мать родную, 
Братьев, маленьких сестер моих. 
Скучно мне, душа болит о них...» 
И Франциск с улыбкой состраданья, 
Не сказав ни слова, но спеша, 
Вышел поскорей из шалаша, 
Стал лепить из снега изваянья. 
Кончив, с торжествующим лицом, 
Он, смеясь, их обошел кругом 
И воскликнул: «Где же ты, Руфино? 
Братец, люди снежные!.. Взгляни 
Как блестят над белою равниной, 
Как тебя приветствуют они!» 
И Руфино вышел, грусти полный; 
Искрятся при свете звезд ночных 
Изваянья, бледны и безмолвны; 
И Франциск указывал на них: 
«Вот — отец твой, мать, вот — сестры, братья... 
Что ж ты медлишь? Подойди скорей! 
Видишь, как им холодно, согрей, 
Поцелуй их, заключи в объятья! 
Но, когда к груди прижмешь — в тепле 
Изваянья снежные растают, 
И умрут они, как умирают 
Все, кого мы любим на земле. 
Не помогут ласки и лобзанья! 
И уйдут, уйдут они от нас, 
Исчезая каждый день и час, 
Словно снег от теплого дыханья!»  


                         V  


Сорок дней был пост в монастыре. 
По обету братья не вкушали 
Ни плодов, ни рыбы. На заре 
Встал Франциск. Еще монахи спали. 
Рядом с ним был в келье брат больной: 
Долгими постами изнуренный, 
Жаждою томясь, во сне порой 
Он шептал, видением смущенный: 
«Если б мог я жажду утолить, 
Под зеленой, свежей тенью сада, 
От янтарных гроздий винограда, 
Соком переполненных, вкусить!..» 
Бред его подслушав, к изголовью 
Подошел Франциск: «Проснись, мой брат». 
И заботливей, чем мать, с любовью 
Он ведет его тихонько в сад, 
Прямо к спелым гроздьям винограда. 
Но больной поднять не смеет взгляда: 
Ягоды под розовым лучом, 
Налитые соком золотистым, 
Под листом широким и росистым 
Светятся прозрачным янтарем. 
И Блаженный первым к ним склонился, 
Немощь плоти с братом разделил, 
Вместе с ним он от плода вкусил, 
Чтоб монах нарушить не стыдился 
Свой обет. «Не бойся прогневить 
Господа, — сказал Франциск, — чтоб душу 
Брата от страданий облегчить, 
Тысячи обетов я нарушу! 
На себя беру твой грех. Готов 
Дать ответ во всем: я знаю, Боже, 
Милосердье — для Тебя дороже 
Всех молитв, обрядов и постов!» 


                         VI 


От служенья в мрачном, душном храме 
В сад порой Блаженный уходил. 
Там, под голубыми небесами, 
Целый день с улыбкой он следил, 
Как из сердца розы темно-алой, 
Из тюльпанов огненных пчела 
Сладкий, ароматный сок пила 
И как солнце в ульях озаряло 
Восковые грани нежных сот, 
Где струился теплый, светлый мед. 
В их строенье мудрости так много, 
Что Франциск у пчелок золотых, 
Умных маленьких сестер своих, 
Познавать учился благость Бога. 
И когда в стыдливой красоте 
Лилии порой пред ним блистали, 
Дольние цветы напоминали 
О Цветке Небесном, о Христе — 
Этой бледной, сладостной Лилее, 
Выросшей в долинах Галилеи 
И цветущей ныне в небесах. 
Тот Цветок наполнил, умирая, 
Мир таким благоуханьем рая, 
Что проснулись мертвые в гробах. 
Так вселенная душе святого 
Кажется в гармонии своей 
Символом Единого, Благого, 
Вечного, таящегося в ней. 
И зовет, зовет он всю природу, 
Бездны, горы, тучи, небеса, 
Землю, воздух и огонь, и воду — 
Слить в одну молитву голоса. 
Чувствуя душой прикосновенье 
Бесконечного, он весь горел 
И любил, и, полный вдохновенья, 
Свой великий гимн пред Богом пел:  


                             VII  


      «Тебе — хвала, Тебе — благодаренье, 
Тебя Единого мы будем прославлять, 
      И недостойно ни одно творенье 
           Тебя по имени назвать!  

Хвалите Вечного за все Его созданья: 
За брата моего, за Солнце, чье сиянье, 
              Рождающее день — 
              Одна лишь тень, 
О, Солнце солнц, о, мой Владыко, — 
              Одна лишь тень — 
    От Твоего невидимого лика!  

Да хвалит Господа сестра моя Луна, — 
И звезды, полные таинственной отрады,  
              Твои небесные лампады, 
И благодатная ночная тишина!  

Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий, 
Не знающий оков, и грозовые тучи,  
              И каждое дыханье черных бурь, 
              И утренняя нежная лазурь!  

Да хвалит Господа сестра моя Вода:  
              Она — тиха, она — смиренна, 
И целомудренно чиста, и драгоценна!  

Да хвалит Господа мой брат Огонь — всегда 
              Веселый, бодрый, ясный, 
Товарищ мирного досуга и труда,  
              Непобедимый и прекрасный!  

Да хвалит Господа и наша мать Земля: 
В ее родную грудь, во влажные поля 
Бразды глубокие железный плуг врезает, 
А между тем она с любовью осыпает 
    Своих детей кошницами плодов, 
Колосьев золотых и радужных цветов!  

Да хвалит Господа и Смерть, моя родная, 
Моя великая, могучая сестра!  
         Для тех, кто шел стезей добра, 
Кто умер, радостно врагов своих прощая, 
         Для тех уж смерти больше нет, 
    И смерть — им жизнь, и тьма могилы — свет!  

Да хвалит Господа вселенная в смиренье: 
Тебе, о Солнце солнц — хвала и песнопенье!»  


                        VIII  


Над горами тихо пролетая, 
В красоте торжественной своей 
Вся дрожит и блещет ночь немая 
Мириадами живых огней. 
В полусне недвижимый над бездной 
На горах Альверно он стоял, 
Окруженный небом ночи звездной, 
Одинокий на вершине скал,  
И молился горячо. Светлело  
Перед ним в полночной темноте,  
Словно в блеске солнца на Кресте,  
Бледное, страдальческое тело.  
Каплями из ран сочилась кровь,  
Алая, во мраке черной ночи.  
Долу лик склонен, закрыты очи,  
А в улыбке — всё еще любовь.  
Он покорно, тихо умирает.  
И Блаженный к Богу своему 
Поднял взор. От жалости к Нему,  
От любви душа изнемогает:  
«О, как мало я Тебя любил,  
Как обидел! Это я, гвоздями  
Члены жалкие пронзив, убил  
Моего Спасителя грехами.  
Господи, я не могу смотреть  
На Твои мученья! Дай мне тоже,  
Дай страдать с Тобою вместе, Боже,  
И с Тобою вместе умереть.  
Лучше пусть Христос меня осудит,  
Пусть отвергнет, — сердцу легче будет,  
Только бы не умер Он, храня  
Кроткий вид, исполненный смиренья...  
Боже, я не вынесу прощенья,  
Нет, не надо, не прощай меня!..»  
Но Спаситель открывает очи,  
На Франциска Он взглянул: в тот миг
Взор такой любви из мрака ночи  
В глубину души его проник,  
Что как будто в первый раз Блаженный 
Понял, как Господь его любил,  
Понял, что, за все грехи вселенной  
Умирая, Он людей простил.  
И Христос к нему всё ближе, ближе,  
Он — казалось — обнимал его,  
И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же,  
Господи, возьми меня всего!»  
И почувствовал он те же муки,  
Как Распятый, боль он ощутил,  
Словно кто-нибудь гвоздями руки  
И ступени ног ему пронзил.  
Во Христа душой преобразившись,  
Вместе с Ним был распят на Кресте,  
Вместе с Ним страдал и, с Богом слившись,  
За людей он умер во Христе.  
К Небу громким голосом взывая,  
Он упал: «Тебе я жизнь мою,  
Отче, ныне в руки предаю!» 
А над ним, по-прежнему блистая 
В непонятной красоте своей, 
Вся дрожит и блещет ночь немая 
Мириадами живых огней...  
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Рано утром из окрестных келий 
Братья-иноки пришли за ним. 
Он лежал на скалах недвижим, 
И как будто от гвоздей алели 
Язвы на ногах, ладонях рук, 
На худом, прозрачно-бледном теле. 
В ужасе стояли все вокруг...  
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Но потом открыл он очи вновь. 
Взор его был полон тайн небесных, 
Несказанных, и сочилась кровь 
Каплями из ран глубоких, крестных...  


                        IX  


С этих пор страданья начались 
Тяжкого, смертельного недуга. 
Раз от всенощной, полны испуга, 
Бледные монахи собрались 
И смотрели на его мученья. 
И не в силах боли превозмочь, 
Полумертвый, истощив терпенье, 
Он метался и стонал всю ночь; 
Юный брат в порыве состраданья, 
Слыша бесконечные стенанья, 
Видя, что ничем нельзя помочь — 
«Господи, — воскликнул, — неужели 
Так несправедливо и без цели 
Ты казнишь избранников Твоих?» 
Услыхал больной и вдруг затих, 
На монаха поглядел он строго, 
И ответ раздался в тишине: 
«Брат, как смеешь ты судить во мне 
Милосердье праведного Бога?» 
Встал Франциск от ложа и, с трудом 
Опустившись, ниц упал челом, 
Крепко всеми членами своими 
Трепетными, слабыми, нагими 
Он к земле припал и целовал 
Землю, руки к персям прижимал, 
Полный бесконечного смиренья: 
«О Создатель мой, благодарю 
Я за все, за все мои мученья! 
Об одном еще Тебя молю: 
Боль сильнее сделай, если надо, — 
Я перенесу ее, любя, — 
Потому что всё, что от Тебя, 
Даже муки — для меня отрада! 
Разве не у Господа в руках — 
Жизнь и смерть, и вся земная доля? 
О Твоя, Твоя да будет воля, 
Отче, на земле и в небесах!»  


                         X


Так великий дух в страданьях рос. 
И огнем любви неутолимой 
Сердце чистое зажег Христос. 
Между тем как дух неугасимо 
Пред лицом Твоим горел, Господь, — 
Как свеча пред образом, — сгорала 
От болезни немощная плоть, 
Таяла, как воск, и умирала.  


                         XI  


Перед смертью он ослеп. Мученье 
Каждый день росло. Когда порой 
Становилось легче, в сад больной 
Выходил: одно лишь утешенье — 
На крыльце у двери посидеть 
И на миг — измученное тело, 
Что, теряя силы, холодело, 
В теплых солнечных лучах согреть. 
Раз, когда в вечернем кротком свете 
Он дремал, монахи принесли 
Пару диких горлиц. Их нашли 
В поле. Бедные попались в сети. 
Чтоб вскормить могли они птенцов, 
Гнездышко под кровлей, над дверями, 
Он слепил из глины и сучков 
Слабыми, дрожащими руками. 
И веселью не было конца, 
Только что из первого яйца 
Вылупился птенчик, и неловкой 
Обнаженной маленькой головкой 
Скорлупу пробил... Раздался писк 
Жалобный... Благословил Франциск 
Господа за то, что, умирая, 
Видел, как рождалась молодая 
Жизнь, и, свет еще сильней любя, 
Окруженный мраком вечной ночи, 
К солнцу поднял он слепые очи: 
«Господи, благодарю Тебя!..»  


                         XII  


Только плоти слабою преградой 
Дух его, как тонкою стеной, 
Отделен от Бога. Он порой 
Говорил: «Мне ничего не надо, 
Хорошо и умереть, и жить!» 
Так Блаженный, землю покидая, 
Счастье высшее познал — любить, 
На любовь в ответ любовь встречая. 
Чтобы к Богу в мире отойти, 
В темную часовню под землею 
Он велел себя перенести. 
Утешаясь бедностью святою, 
Ризы снял и лег на голый пол, 
И как в юности, когда, одежды 
Сняв с себя, от мира он ушел, — 
Так теперь, исполненный надежды, 
Он с печатью смерти на челе 
Всё земное отдает земле 
И свободе радуется: «Братья, 
Я хочу быть бедным и таким, 
Как родился — слабым и нагим, 
Кинуться Спасителю в объятья!..» 
Со свечами иноки стоят, 
И один открыл на аналое 
И читал Евангелье святое; 
В тишине слова любви звучат: 
«Дети, Я недолго с вами буду. 
Ныне вам Я новую Мою 
Заповедь великую даю, 
И за то Я вечно в вас пребуду. 
Мир вам, дети! Как Я вас люблю, 
Так и вы друг друга возлюбите, 
Чтоб узнали все по той любви, 
Что вы заповедь Мою храните 
И что вы ученики Мои. 
Я приду к вам вновь и успокою. 
Вы — во Мне, как Я — в Отце Моем, 
И вы будете одно со Мною, 
Как и Я — одно с Моим Отцом». 
Он вздохнул — и кончилось мученье: 
И, как будто задремав, поник 
Головой на грудь в изнеможенье, 
И закрылись очи. Бледный лик — 
Всё светлей, спокойней и прелестней... 
Как дитя — у матери в руках, 
Убаюканное тихой песней, — 
Он почил с улыбкой на устах. 
Незакатный свет пред ним сияет, 
В лоне Бога дух его исчез, — 
Так в лазури утренних небес 
Белокрылый лебедь утопает.  


1891