Дмитрий Мережковский. Письма
Письмо Д. С. Мережковского О. Л. Костецкой от 22 июня 1916 года
Среда.
Вы не пришли. Я знал, что не придете, и все-таки ждал.
Просить ли мне у Вас прощения за это безумное ожидание чуда? Красоте свойственно внушать безумие. Красота не виновата в этом; но виноваты ли и те, кто безумствует?
А может быть, Вам и прощать нечего — Вы уже забыли о моем письме?.. Нет, не забыли: не правда ли, Вы женским чутьем поняли, что оно чем-то отличается от всех других писем в том же роде; что слова о «благоговейной робости» недаром сказаны? Вы угадали, что Вам писал это странное письмо странный человек, непохожий на большинство людей, которые Вас окружают?..
А если Вы этого сами не угадали, то я Вам прямо скажу, что мое желание Вас видеть, может быть, и безумно, но невинно.
Если бы художник попросил у Вас позволения изобразить Ваши черты в красках или ваятель — в мраморе, — Вы не удивились бы. Мне хотелось бы сделать то же; хотелось бы написать Ваш портрет, изваять Ваш образ — одно из совершеннейших явлений женской прелести, какие я когда-либо встречал, — но не в красках и в мраморе, а в слове. Как можно это сделать, я бы Вам объяснил, если бы Вам не было скучно...
Прекрасные женщины любят смотреться в хорошие зеркала, а глаза художника — лучшие из всех зеркал на свете. И чем бы Вы ни были заняты, и как бы Вам ни было скучно, — я знаю, Вам было бы весело полюбоваться на себя в это зеркало.
И вот все так же невинно продолжаю мое «безумие». В тот раз Вы не пришли — может быть, в другой раз придете?
Четверг, 23-го июня, последний мой день в Кисловодске. Я уезжаю, и, вероятно, больше Вас никогда не увижу, а Вы меня совсем никогда не видели. Я для Вас призрак, и Вы для меня почти такой же призрак. И разве уже не «чудесно» это письмо от призрака к призраку?
Я знаю, что Вы опять не придете, и все-таки опять Вас буду ждать (в четверг, в 12 ч. на Царск<ой> Площ<адке>). С меня довольно и напрасного ожидания. С меня довольно и того, что, может быть, у Вас промелькнет мысль: «не пойти ли?» — потому что чужое безумье заразительно.
Вам смешно? Вы улыбнулись: «какой чудак!» А знаете ли, как это чудачество называется? Это — «романтизм». Это смешное — самое прекрасное, что́ есть в людях; без него скучно, холодно и страшно было бы жить на свете.
Если Вы когда-нибудь увидите на сцене «Романтиков» (эта пьеса пойдет зимою в Художественном театре, в Москве)2, то, может быть, поймете, о чем я говорю, — поймете и простите. А мне больше ничего и не надо...
Кто-то сказал: «Если одна только тень любви так прекрасна, что же такое сама любовь?» Но может быть, тень любви прекраснее, чем сама любовь?
Может быть, мне все равно, придете ли Вы или не придете... Нет, не все равно. Приходите.
Д.
P. S. Я не хотел посылать Вам этого письма. Но вот сейчас, когда я кончал, в комнату залетел голубь — и я счел это хорошей приметою — и посылаю.
- 1. На письме позднейшая помета карандашом: «22 июня?»
- 2. Пьеса Мережковского «Романтики» (Пг., «Огни», 1917), написанная на сюжет из семейной хроники Бакуниных (в тексте — Кубаниных), в центре которого — молодой романтик-максималист Михаил, была принята к постановке в Московском Художественном театре в 1915 г., однако в августе 1916 г. К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко пришли к решению отказаться от «Романтиков», найдя в пьесе «привкус спекуляции возвышенными идеями» (см.: К. С. Станиславский. Собр. соч. в 8 т., т. 7. М., 1960, с. 629, 769-770; Вл. И. Немирович-Данченко. Избранные письма, т. 2. М., 1979, с. 177). «Романтики» были поставлены осенью 1916 г. Александринским театром (премьера — 21 октября).
